Сейчас
Церковь находится всего в нескольких кварталах от площади, но в Сильверщерне это означает, что она расположена почти с другой стороны города. Само здание выглядит необычайно зловеще на фоне тяжелых свинцово-серых туч.
Храм божий – наш первый объект в этот день; но в сером тумане создается ощущение, словно вот-вот наступят сумерки.
Я решила, что мы займемся им все четверо, а потом разделимся. Туне поддержала меня. Она должна будет просмотреть вчерашние фотографии, пока мы займемся нашими исследованиями. Сегодня Туне выглядела лучше: щеки порозовели, взгляд прояснился. Я видела, как за завтраком она распаковала пачку ипрена и проглотила две маленькие белые таблетки с кофе, но не посчитала нужным вмешиваться.
Большое витражное окно над дверями церкви по-прежнему в полном порядке, за исключением того, что маленький квадрат синего стекла посередине его потрескался. Оштукатуренные стены также все еще в удивительно хорошем состоянии, блестящие и белые; двери выглядят прочными.
– Они заперты? – спрашивает Эмми, когда мы останавливаемся перед прилично пострадавшей от капризов природы лестницей, поднимающейся к ним. Она свидетельствует о том, что город давно покинут людьми; бетон ее ступенек сильно растрескался, и они сплошь покрыты сосновыми иголками.
Я поднимаюсь вверх и пробую открыть двери. Мне приходится немного надавить на них. Их створки тяжелые и разбухли от сырости и холода, но со скрипом и напоминающим стон звуком они медленно раскрываются.
Воздух внутри затхлый и пахнет плесенью, но все же здесь все обстоит не столь плохо, как в некоторых из жилых домов, – возможно, поскольку большинство окон еще целы, сырость просто не смогла пробраться сюда в той же мере, как в них. Церковные скамейки стоят рядами, их дерево потемнело от времени, а далеко впереди возвышается алтарь, на вид нетронутый. Исхудавший, истекающий кровью Иисус уставился на нас с креста пустыми глазницами. Огромный и черный, он неумолимо притягивает взгляд и значительно превосходит размерами большинство распятий, виденных мною ранее. Выполненная из дерева тяжелая фигура Христа по меньшей мере одного роста со мной. Вдобавок выглядит он до неприятного достоверно. Скулы, кажется, вот-вот, прорвут туго обтягивающую их кожу, ребра выпирают, а живот ввалился, как после многодневной голодовки. В отличие от многих других, почему-то имеющих арийскую внешность и выглядящих на удивление здоровыми фигур Иисуса на распятиях по всей стране, у этой темные волосы и явное страдание на лице. Черные глаза, хоть и выкрашены довольно небрежно, кажутся бездонными, взирают вниз пронзительным взглядом.
– Черт, – тихо ворчит Эмми. Поворачиваясь, я вижу, что она тоже не отрываясь смотрит на распятие. – Неудивительно, что люди начинают верить в сердитого бога, если он на тебя так смотрит, – говорит Эмми вроде как шутливым тоном, но явно пытаясь скрыть истинные эмоции, и не сводит со скульптуры взгляда.
Я вздрагиваю от щелчка за спиной – это Роберт фотографирует крест. Он продолжает снимать интерьеры церкви от дверного проема, а потом подходит ближе к алтарю. Потолок здесь высокий; глядя наверх, я вижу толстые деревянные балки. Но ни одно наше слово не сопровождается эхом.
Я медленно иду к алтарю. Мне нетрудно представить, как молодой священник стоит там с засученными рукавами и красным от возбуждения ангелоподобным лицом. Я настолько четко вижу его, что, кажется, уже встречала где-то. Наверняка оно принадлежит абсолютно постороннему человеку, когда-то попавшемуся мне на улице, кому-то, случайно вписавшемуся в картинку, сформировавшуюся в моей голове. Высокий лоб, светлые глаза с густыми ресницами, густые брови и маленький нос. Он напоминает ангела с картин эпохи Ренессанса. Скандинавский пророк для дремучих лесов. Он всегда был той частью рассказов бабушки, которая производила на меня наибольшее впечатление.
«Однажды, холодным ноябрьским днем, в городе появился новый пастор.
Это был молодой мужчина, едва старше тридцати лет, с гладким мальчишеским лицом. Не особенно высокий, но широкоплечий, с приятной улыбкой, благодаря которой люди быстро проникались к нему симпатией.
Он никогда не говорил, кто прислал его, и, насколько мне известно, ему никто не задавал такой вопрос. По всеобщему мнению, его направила церковь, чтобы помочь людям в трудные времена.
У нас уже имелся пастор, Эйнар Хенрикссон, но его лишь обрадовало появление помощника. Наверное, он надеялся получить новое место в каком-то другом городе – теперь, когда приехал пастор Матиас. Вечно выглядевший уставшим, неуклюжий, Эйнар внешне напоминал медведя. У него были проблемы с алкоголем, поэтому довольно скоро к Матиасу перешли все его обязанности, и никто не сожалел по этому поводу. Особенно женщины городка, которые, одетые в свои самые красивые платья, каждое воскресенье старались расположиться в церкви как можно ближе к амвону и слушали проповеди пастора Матиаса с горящими глазами».
Одно время я даже подумывала реконструировать этот момент в нашем сериале. Нанять актеров и заснять всё на месте. И даже написала сценарии нескольких коротких сцен: одной – проповеди в церкви, и другой – с Убогой Гиттан. Это здорово украсило бы наше творение. Но нужно реально смотреть на вещи. Нам подобное не по карману. Лучше придерживаться формата чисто документального фильма и сделать ставку на то, что сама эта история способна взять людей за душу. И вообще постараться, чтобы она выстрелила. Поэтому нам необходимо постоянно быть на виду и слуху. Одно то, что в течение пяти дней пребывания здесь мы не сможем обновить наш аккаунт в «Инстаграме», заставляет меня сильно нервничать. Перед отъездом я разместила там снимок с двумя нашими автофургонами и подписью, гласящей: «Следующая остановка: Сильверщерн! Увидимся через пять дней».
В последний раз, когда я проверяла его, перед тем как мы попали в мертвую зону, на нем было одиннадцать лайков.
Бросаю взгляд наверх. Мне становится интересно, как голос пастора звучал здесь, внутри, когда взлетал под своды. Я несколько раз пыталась спросить бабушку относительно его диалекта, но она так и не смогла ответить на этот вопрос. Если верить ей, у пастора чувствовался легкий акцент, он явно был родом из другой местности, но я больше ничего не сумела выудить из нее.
Замечаю маленькую закрытую дверь сбоку от алтаря. Может, это какая-то кладовка? Я обхожу алтарь, берусь за маленькую ручку, круглую и латунную, и поворачиваю ее.
За ней находится небольшое уютное помещение. Оконные стекла здесь также прилично сохранились, и пусть они грязные, все его пространство утопает в проникающем снаружи сером матовом свете весеннего дня. Через них видно приятное маленькое кладбище, где на поверхность уже пробивается новая зеленая травка.
В комнатке – мини-кухня и простой сосновый стол. На подоконнике стоит стеклянная банка с давно высохшими и рассыпающимися при первом прикосновении цветами, а на одной из конфорок плиты – старинный маленький кофейник. Я подхожу к нему и поднимаю крышку. Его дно покрыто толстым слоем сухой черной субстанции. Я нюхаю ее, и мне кажется – пусть это и невозможно, – что я чувствую слабый запах кофе.
